Том 22, № 2 (2024)

Вопросы о сходстве сюжетов ойратских письменных памятников с древнеиндийскими все еще остаются недостаточно изученными. Большинство ойратских сочинений не введены в научный оборот, не переведены на русский и другие европейские языки. В статье рассмотрено происхождение сюжетов ойратского религиозно-дидактического сборника XVII–XVIII вв. “Aršān nomiyin tuuǰi” («Сказание Нектарного Учения»), восходящего к литературным памятникам Древней Индии. Сборник состоит из шестидесяти четырех коротких буддийских историй. В качестве обрамления в нем выступает схема тибетского буддийского трактата «Ламрим», излагаемого в тезисной форме. Основные положения трактата раскрываются в сборнике с помощью примеров из различных источников. Сборник отличается строгим функциональным назначением: он вводит мирян в курс буддийского учения и наставляет их на путь добродетели, им пользовались буддийские монахи до начала XX в. в качестве руководства в  проповеднической практике. В статье рассмотрены структура и содержание ойратских и древнеиндийских сюжетов в их повествовательном изложении, выявлены сходства и локальные различия. Генетически близкие сюжеты помогают лучше понять содержание коротких рассказов ойратского сборника, утративших свои существенные структурные компоненты. Рассказы «Сказания Нектарного Учения» отличаются от текстов-источников предельной сжатостью сюжетов, в них отсутствуют описания и сравнения, основное внимание сконцентрировано только на поступках героев, действие динамично развертывается. Значительное сходство «Сказаний Нектарного Учения» с древнеиндийскими сочинениями отмечено на сюжетно-композиционном уровне. Выявление локальных различий в ойратском сборнике проясняет судьбу древнеиндийских памятников вне Индии.

Главной проблемой, решаемой в статье, явился вопрос о датировке черновых набросков Гоголя с авторским «рабочим» названием «К 1-й части». На протяжении почти ста лет принято было считать, что эти наброски, относящиеся к первому тому «Мертвых душ», написаны после выхода в свет этого тома в 1842 г. Произвольная датировка заметок «К 1-й части» 1845–1846 гг. опровергается многочисленными фактами, свидетельствующими, что образы и мотивы заметок были «вкраплены» Гоголем в общую ткань поэмы. Впервые на эти переклички указал в 1987 г. В. А. Воропаев, датировавший наброски 1839–1840 гг. К текстологическим наблюдениям, сделанным исследователем, в статье добавлены новые, позволяющие проследить эволюцию текста. Проанализирован также авторский замысел, каким он предстал в набросках, и то, с помощью каких средств он реализован в поэме. Совокупные данные текстологии и поэтики позволяют уточнить датировку заметок, приурочив их к первым месяцам 1841 г. В заметках содержится план автора выразить в «сплетнях» и «безделье» города N. в первом томе поэмы широкое прообразовательное значение, придав картине выражение общего «безделья» мира. Для воплощения этого замысла Гоголь наметил привести в поэме несколько аналогий к «бездельной» жизни «мертвых душ» — «включить все сходства и внести постепенный ход». В окончательном тексте поэмы такими «сходствами» стали типологически «родственные» сплетням гадательные «ученые рассуждения», предсказания лжепророков и псевдо-духовная литература. Все они, вместе взятые, объясняют, по Гоголю, многочисленные заблуждения человечества в мировой истории — следование «болотным огням», «заносящим далеко в сторону дорогам». Слухи об антихристе, возникающие в «пустоте» города, подсказывают, что в заключительных главах первого тома писатель изображает, как ранее в «Ревизоре», предапокалиптическое состояние общества, приближение последних времен, которое для некоторых в действительности становится «последним часом» (смерть прокурора).

В статье представлена интерпретация мотива благословения отца в романе Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные», являющегося ключевым в сюжете этого произведения. Изображая уход из дома и возвращение к отцам Наташи, а также матери Нелли, писатель представил женскую версию библейского мотива «блудного сына». Однако у двух историй разные сюжеты, обусловленные отсутствием или наличием отцовского благословения. Мать Нелли, не получив благословения и прощения, умерла. Наташа Ихменева, дождавшись отцовского раскаяния, прощения и благословения, возвратилась к прежней жизни. В статье отмечено, что благословение родителя — важный мотив русского фольклора. В сказке «Сивко-Бурко», записанной А. Н. Афанасьевым, оно дается в награду за прохождение испытания, и дураку Ивану удается покорить сердце царевны. Состояние Ихменева в момент побега дочери подобно состоянию героя «Станционного смотрителя» Пушкина Самсона Вырина: муки отцов вызваны не столько людским позором, сколько подразумеваемым наказанием Божьим. В «Униженных и оскорбленных» именно Ихменев сделал первый шаг к примирению с дочерью, прощению и отцовскому благословению. Сохраняя значимые фольклорные и библейские коннотации, в произведении Достоевского мотив блудного сына дополняется мотивами христианского прощения и сострадания.

Цель статьи — освоение художественно-философского значения образа Петра Верховенского, являющегося главным в системе персонажей романа Ф. М. Достоевского «Бесы». Это предполагает расширение и углубление представлений о его личностном становлении. В духовном опыте Верховенского происходит путаница понятий об исконных христианских ориентирах, нарушается иерархия Закона и Благодати. Петр Верховенский наделен способностью воздействовать на окружающих из своих корыстных побуждений во имя самоутверждения, выстраивая мнимую реальность, и повелевать доверившимися ему сподвижниками с помощью угроз и шантажа. Законничество незримо переходит в беззаконие, с одной стороны, наделяя Верховенского силой влияния на окружающих, причем явно от натуры или от извращенной человеческой природы. C другой стороны — обрекает героя, прельщенного соблазнами самоутверждения, на одиночество и духовное оскудение. В статье также показано влияние Петра Верховенского на творческие искания русских писателей, которые выявляют трагические итоги нарушения ценностной иерархии Закона и Благодати, что позволяет рассматривать данный художественный образ в нравственных парадигмах современности.

Целью статьи явилось рассмотрение специфики изображения темы детства в романе «Заря» Б. К. Зайцева. В современном литературоведении активно разрабатывается, изучается тема детства в творчестве отечественных писателей, оказавшихся в эмиграции после революционных событий. Актуальность работы обусловлена тем, что в ней исследуется одна из важных тем литературы русского зарубежья. Новизна исследования состоит в сопоставлении романа Б. К. Зайцева с русской классической прозой XIX в. о детстве, в уточнении вопроса о традициях и новаторстве в решении темы детства писателем русского зарубежья. В работе рассмотрены теоретические вопросы, связанные с пространственно-временной структурой романа «Заря», раскрытием образно-мотивного ряда, художественных средств и приемов. Все это является необходимым не только для понимания особенностей воплощения образа детства в прозе Б. К. Зайцева, но и для определения национального своеобразия русской литературы о детстве. В центре романа Зайцева  находится образ ребенка, живущего в усадьбе, традиции изображения которой восходят к произведениям русской литературы XVIII–XIX вв. Описывая родовое «гнездо» с его вещественным наполнением, особой семантикой, автобиографической основой, воссоздавая мир ребенка, Б. К. Зайцев опирается на повесть Л. Н. Толстого «Детство». Идиллическое время доминирует в структуре романа «Заря». Важными составляющими ее являются мотивы света, ароматов, запахов, звуков природы, синэстезия, характерная для детского мироощущения. Ребенок переживает полноту радости бытия, родственного пребыванию в Эдеме. Мир детства, пронизанный Божественной благодатью, кроме биографического и исторического времени, обращен к категории Вечности. Детство одухотворяется и сакрализируется. Мать и отец органично включаются в мир романа, ассоциируются с представлением об упорядоченности и устойчивости бытия. Совместные семейные трапезы, ритуальность становятся событиями, создающими атмосферу счастья. Детское мировосприятие показано через систему оппозиций «свое»/«чужое» пространство. Детство сопряжено с танатологическими событиями. Описание круга чтения становится обязательным для раскрытия внутреннего мира героя-ребенка. Роман писателя является примером изображения детства, обусловленного новой эпохой, модернистскими новациями, состоящими в изменении взаимоотношений автора и ребенка.

Статья вводит в научный оборот не рассмотренные ранее в отечественной и зарубежной иранистике газели Нима Юшиджа, которые дали старт развитию этого традиционного жанра на современном этапе. Анализ канонического языка средневековой лирики в интерпретации «отца новой поэзии Ирана» способствует пониманию трансформации авторского самосознания в русле индивидуальной художественной манеры. Образные конвенции и устойчивые мотивы любовной лирики, впитавшие традиционные мистико-аллегорические коннотации, своеобразно преломляются в газелях Нима Юшиджа. Структурно-семиотический взгляд, сопряженный с подходом сравнительно-исторической поэтики, раскрывает природу полисемантизма классических мотивов газели, которые сохранены в стихотворениях Нима Юшиджа. Смысловая многослойность текстовой структуры оказывается для поэта средством, позволяющим иносказательно изложить творческое кредо. В реализации поэтического замысла наряду с нормативными компонентами формального плана (прием хусн ат-тахаллус) используются также и нетипичные для классического канона приемы оформления произведения (рамочный текст). Таким образом, налицо смысловое и формальное единство в корпусе газелей Нима Юшиджа.